Тайны - Страница 16

— Так-то начинается, — сказал он, — обещанный мне праздник любви? О вы, святые силы небес! Если бы при мне была моя охотничья фляга с ямайским ромом! Она бы могла висеть у меня на шее, не нарушая стиля греческого костюма. С каким бы наслаждением я, в качестве свободного охотника, глотнул этого напитка и…

Но тут невидимые руки внезапно стащили с плеч барона его плащ. В ужасе вскочил он и хотел было бежать, но в то же время в лесу раздались мелодичные звуки; дальнее эхо отозвалось в ночи; свист ночного ветра стал мягче, месяц победоносно выглянул из туч, и при его свете барон увидел высокую, величественную, закутанную в плащ фигуру.

— Теодорос! — сказала она тихо, сбрасывая свой плащ.

О небесный восторг! Барон узнал княжну в богатом греческом одеянии и с блестящей диадемой на черных, зачесанных кверху волосах.

— Теодорос, — сказала снова княжна тоном, исполненным глубокой любви, Теодорос, мой Теодорос! Да, я нашла тебя… я твоя… прими это кольцо!..

В то же мгновение точно громовой удар раздался по лесу, и внезапно между бароном и княжною встала высокая женщина со строгим, внушительным лицом.

— Апономерия! — вскричала княжна, точно радостно просыпаясь от ужасного мрачного сна, и бросилась на грудь старухи, глядевшей на барона страшным взглядом. Затем, обняв одною рукой княжну и протянув другую высоко вверх, старуха сказала торжественным, проникающим в глубину души голосом:

— Уничтожены дьявольские чары черного демона… он лежит в позорных оковах! Ты свободна, княжна, мое милое, ненаглядное дитя… Смотри, смотри, вот твой Теодорос!

Появилось яркое сияние; посреди него возник высокий герой на боевом коне, в руках его был сверкающий меч, на одном поле которого был изображен красный окруженный лучами крест, а на другом возникающий из пепла феникс!..»

На этом прерывается рассказ, не сообщая никаких дальнейших сведений о бароне Теодоре фон С. и канцелярском заседателе Шнюспельпольде. На пустом и последнем листке было написано только несколько слов рукою княжны.

«О вы, все святые! О вы, вечные силы неба! Коварный маг заманил меня на край пропасти, и я готова была уже низвернуться в нее; но ты, Апономерия, моя вторая мать, разрушила чары! Да, я свободна… свободна!.. Злые сети порваны! Маг стал моим рабом, которого я могла бы уничтожить, если бы не питала сострадания к его несчастью! Я великодушно прощаю ему все магические проделки… Теодорос, я видела тебя в зеркале, из которого мне сияло будущее… Да, я доставлю тебе пальму и лавры, которые украсят твой венец… О, успокойся, мое сердце!.. Не разбейся от невыразимого восторга, крепкая грудь! Нет, я буду спокойно ждать в этих стенах, пока не наступит миг и Теодорос меня позовет. Апономерия при мне, а маг лишен силы!»

На самом краю этого листка было приписано рукою Шнюспельпольда:

...

«Я предаюсь моей судьбе, которая, благодаря милостям княжны, еще сносна. Она оставила мне мою косу и многие другие безделки. Но только Богу известно, каково мне придется в Греции. Я наказан за свою глупость, потому что, невзирая на всю мою кабалистическую премудрость, я не сообразил того, что фантастический франт так мало пригоден для высших целей, как и пробка, и что терафим пророка Зифура был гораздо более приличным человеком, чем барон Теодор фон С., и гораздо лучше его мог сойти княжне за возлюбленного Теодороса Капитанаки».

В заключение можно привести еще несколько заметок, сообщенных бароном Ахациусом фон Ф.

«Следующая история произвела сильное впечатление в Б… Совсем продрогший, оцепенелый от холода, пришел твой племянник далеко после полуночи к Кемпферу — ты знаешь, что так называется увеселительное заведение в Тиргартене. Барон был одет в странный турецкий или, как говорят другие, новогреческий костюм и просил дать ему чаю с ромом или пуншу, иначе он умрет. Ему подали требуемое. Но тогда он начал говорить до того бессвязные вещи, что Кемпфер догадался, что барон, которого он, по счастью, узнал, так как барон часто у него закусывал раньше, сильно захворал, и отправил его в город в своей карете. Весь город думает, что твой племянник сошел с ума, и хочет видеть следы безумия в некоторых выходках, совершенных бароном незадолго перед тем. Но, по мнению врача, у барона только сильная лихорадка. Правда, фантазии его очень странны. Он говорит о кабалистическом канцелярском заседателе, который его околдовал, о греческих принцессах, волшебных бумажниках, прорицающих попугаях… Но главным образом, у него не выходит из головы мысль, что он был женат на упыре и изменил ему, за что последний отомстил барону, высосав его кровь, так что теперь ничто уже не может его спасти и он должен вскоре умереть…

Брось, мой друг, всякое беспокойство! Твой племянник поправился. Все более покидают его мрачные мысли, и он все более принимает участие во всем, что есть в жизни хорошего. Так, он удивительно радовался фасону новомодной шляпы, которую носит граф фон К., посетивший его вчера. Барон, даже еще сидя в постели, надел на себя шляпу и велел принести зеркало… Он уже ест бараньи котлеты и пишет стихи. Самое позднее через четыре недели я доставлю тебе в Мекленбург твоего племянника. В Берлине ему не следует оставаться, так как, как сказано, его история произвела много шума, и он, едва только появится в свет, снова станет предметом всеобщих пересудов и т. п.

Итак, после двухлетнего отсутствия твой племянник благополучно вернулся? Неужели он в самом деле был в Греции? Я не верю этому, потому что он окружает свою поездку какой-то тайной и при каждом удобном случае говорит: «Если кто не был в Морее, на Кипре и т. д.» А это заставляет меня думать, что он сам там не был!.. Жаль мне, что твой племянник, если он действительно был в Греции, не посетил Антициры и потому остался таким же сумасбродным мечтателем, каким был раньше… Кстати, посылаю тебе «Берлинский карманный альманах» за 1821 год, в котором в рассказе, озаглавленном «Ошибки (эпизод из жизни одного мечтателя)» описана часть приключений твоего племянника. Напечатанное произвело на Теодора удивительное впечатление; быть может, он увидит, как в зеркале, свою смешную фигуру, устыдится и станет лучше. Хорошо было бы, если бы и новые его приключения до того времени, когда он оставил Берлин, также были изданы…»